В дни памяти Новомучеников и исповедников Пензенских столицу Сурского края посетил священник Александр Мазырин, доктор церковной истории, кандидат исторических наук, профессор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. В интервью ведущей епархиальной телепрограммы, Юлии Андреевой, отец Александр, один из самых авторитетных специалистов по церковной истории 20-30-х годов ХХ века, рассказал о «Путятинской смуте» в Пензе, как предвестнике обновленческого раскола, о своем отношении к митрополиту Сергию (Страгородскому) и Сталину, а также о том, чему мы должны учиться у Новомучеников и исповедников Церкви Русской.

— Здравствуйте, отец Александр! Рады приветствовать Вас в Пензе. Скажите, пожалуйста, впервые ли Вы в нашем городе, и какова цель Вашего визита?
— Да, я впервые в Пензе. И основная цель моего визита — это участие в Литургии, которую совершил владыка Серафим в храме Новомучеников и исповедников Пензенских, и в научно-практической конференции, посвященной их же памяти, в Пензенской духовной семинарии.
— А с чем ассоциируется Пенза у Вас, как у церковного историка?
— Для меня Пенза, конечно, в значительной степени ассоциируется с местом, где богоборческая власть впервые в новейшей истории применила в своей борьбе с Церковью метод разложения Церкви изнутри. Я имею в виду так называемый «Пензенский раскол» 1918-1921 годов.
Конечно, «Пензенская», или «Путятинская» смута по-особому окрашивает мое восприятие Пензенской епархии. Но такие неприятные слова, как «смута» и раскол, не должны смущать православного человека, поскольку одновременно с происками богоборцев была явлена и сила православного народа, православной веры, которая противостояла натиску путятинцев. В то время был явлен такой замечательный святой, как архиепископ Иоанн (Поммер), будущий священномученик, и многие из тех, кто его поддерживал и отстаивал чистоту веры в те сложные годы.
Потом эта схема борьбы с Церковью, опробованная в Пензенской епархии, с помощью «церковных большевиков» (каковым был и раскольник Путята, бывший пензенский архиепископ) применялась богоборцами в масштабах всей страны. А опыт противостояния этой смуте, который был получен здесь при св. Иоанне (Поммере), очень пригодился православным.
— Как Вы лично оцениваете те события и личность самого Владимира (Путяты)?
— Сама по себе фигура Владимира (Путяты) весьма неприятная. Это архиерей, который был уволен за крайне соблазнительное поведение, но отказался признать очевидное, признать свою вину и раскаяться. Вместо этого, опираясь на богоборцев, он попытался утвердиться в качестве «красного архиепископа», будучи лишенным сана Собором православных епископов. Это был первый опыт такого масштаба в Советской России, когда на службе у богоборцев откровенно состоял еще недавний православный епископ. Именно поэтому ситуация была крайне неприятной и опасной. Но все-таки православные люди смогли дать должный ответ этому вызову.
— А как, по-вашему: сам обновленческий раскол — это детище советской власти, или все же внутрицерковное течение, в большей степени?
— Именно как всероссийский раскол, в большей степени, — это детище власти. Сейчас это уже вполне очевидно, в связи с теми документами богоборческой власти, политбюро, ОГПУ, которые стали доступны историкам в 90-е годы.
Теперь мы прекрасно знаем, кто инициировал, кто давал команды и какие использовались методы для создания этого раскола. Если бы не такое массированное вмешательство богоборческой власти в церковные дела, то обновленчество не состоялось бы в таком масштабе, как это произошло в 20-е годы.
Конечно, предпосылки для этого расколы были и до того, как к власти пришли большевики. В Церкви в начале ХХ века было много нерешенных проблем на всех уровнях церковной жизни: и сверху, на уровне епископата (что как раз показала история Путяты), и до самых церковных низов; были довольно острые проблемы, часть которых решалась, а другая — нет. И в условиях такого революционного раскола и смуты это всё и выплеснулось наружу, очень сильно все было срезонировано действиями богоборческой власти.
Однако, замечу, нельзя сводить все исключительно к проискам богоборцев. Они использовали те проблемы, которые в Церкви были. Просто эти проблемы были большевиками многократно приумножены.
— Отец Александр, а каково Ваше отношение к митрополиту Сергию (Старогородскому)? Какую роль он сыграл в истории Церкви?
— Митрополит, а в последствии Патриарх Сергий — это одна из самых выдающихся фигур во всем епископате ХХ века. Он отличался и своей образованностью, и своими административными и личными талантами. Он славился, как аскет, и никто из его многочисленных оппонентов в личном плане никогда не мог ему предъявить какие-то претензии.
В то же время, владыка Сергий еще с дореволюционных времен был особым образом заметен среди высшей иерархии, как архиерей наиболее эластичный, приспособлявшийся к власти, какой бы эта власть ни была. Он умел сохранить свои позиции и во времена Распутинщины, и при Временном правительстве, и когда возникла обновленческая «Живая церковь»; он первым из митрополитов признал обновленческое ВЦУ. И впоследствии, в 27-м году, будучи во главе Московской Патриархии, он пошел на такой компромисс с советской властью, на который до него не шел ни один из высших иерархов — не Патриарх Тихон, не митрополит Петр, ни сам митрополит Сергий поначалу.
С самого начала советская власть фактически стремилась к полному порабощению Московской Патриархии, как руководящего звена Русской Церкви. Большевикам нужно было подчинение Патриархии, превращение ее в марионеточную структуру, через которую богоборческая власть сможет осуществлять свою политику в отношении Церкви.
Конечно, Церковь этому противилась: и иерархи, и простой церковный народ пытались отстоять внутреннюю независимость Церкви. Но через десять лет после революции некоторым стало казаться, что если не пойти на уступки — то Церковь будет полностью смята, останутся одни обновленцы, путятинцы и им подобные. Как раз во главе этого движения и встал митрополит Сергий: потом по его имени это течение получило наименование сергианства, как синоним стремления приспособиться к богоборческой власти с целью спасти Церковь в условиях жесточайших гонений.
Митрополит Сергий сам в сердцах говорил: «Я спасаю Церковь!» Ему возражали, что Церковь спасает Христос, но он отвечал, что спасает Ее, как организацию. Ради этой цели он готов был идти на очень соблазнительные для многих православных компромиссы.
Возникает вопрос: был ли оправдан этот компромисс в итоге? На этот счет есть разные мнения, но в общем-то факты говорят о том, что политика приспособления к власти мало что давала. Церковь продолжали гнать, причем после 1927 года еще более, чем до того момента, когда митрополит Сергий пошел на компромисс, издав свою декларацию. К концу 30-х годов Церковь была практически полностью уничтожена.
Митрополиту Сергию не удалось спасти не то что Церковь, как ту масштабную организацию, которой она была: ему не удалось даже ближайших своих помощников в абсолютном большинстве уберечь от расправы. И сам-то он чудом уцелел: на него уже тоже было заведено дело, сфабрикованы показания, что он — английский, японский и польский шпион. Всё было готово к тому, чтобы и митрополита Сергия арестовали и расстреляли. От той структуры, организации, которую пытался спасти, не осталось ничего.
Полного уничтожения Церкви, как организации, не произошло, потому что началась Великая Отечественная война, и обстановка полностью поменялась: сталинское руководство уже не могло продолжать свой курс на уничтожение Церкви. От нее сохранился крошечный остаток.
Можно ли говорить, что митрополит Сергий «спас Церковь»? Более оправданным представляется взгляд, что Церковь спас не он, а Господь. И не благодаря каким-то хитрым компромиссам и попыткам приспособиться к богоборцам, а благодаря тому стоянию в истине, подвигу до смерти, которые явили наши Новомученики. Конечно, та жертва, которая была принесена ими, не могла остаться безответной, и Господь за эту жертву так направил ход истории, что богоборческая власть при всей своей ненависти к Церкви задачу ее ликвидации решить уже никак не могла.
— А как Вы оцениваете личность Сталина? У Вас он больше ассоциируется с гонениями в 30-е годы или с легализацией Церкви в 43-м?
— Лично для меня он все-таки больше связан с гонениями. Потому что легализация лишь в небольшой мере вернула Церкви то, что у нее было и так, до Сталина и без него. Какая же в этом его заслуга? А вот террора такого масштаба, как при нем, в конце 30-х, Церковь и вся страна не переживали никогда. Попытки как-то это обойти молчанием, и всё сводить к периоду военному, когда политика власти изменилась, представляются неправильными.
Все-таки сталинские гонения — это апофеоз разрушения и уничтожения того, что созидалось на протяжении практически тысячи лет, с момента крещения Руси: за какие-то два десятилетия было уничтожено практически всё. С другой стороны, это страшное время — время явления святости, небывалого в истории не только Русской Церкви, а вообще Вселенской. Такого сонма святых, как тогда, из-за этих гонений, Русская Церковь не имела никогда. Поэтому события 20-30-х годов — это, в каком-то смысле, центральное явление всей нашей тысячелетней истории Русской Церкви, некий ее венец, период наивысшего духовного плодоношения. И все это связано с гонениями.
Их, конечно, нельзя ставить в заслугу Сталину, но только благодаря ему у нас явилось столько святых. Конечно, это логика неверная, но то, что Русская Церковь имеет, — она имеет в силу этих гонений. Это нужно помнить. Не подменять это какими-то внешними улучшениями в жизни Церкви, которые наступили в 40-е годы, — это все вторично. Главное — это подвиг мучеников, который в сталинские годы совершился.
— Скажите, отец Александр, а чем Вас так заинтересовала именно новейшая история Русской Православной Церкви?
— Это получилось само собой. Я пришел в Церковь в 90-е годы, а родился и вырос в семье офицера, в семье неверующих людей. Как многие из моего поколения, я пришел к вере волне перестройки. И в период поиска той новой основы, на которой можно строить жизнь молодому человеку, после окончания инженерно-физического института, Господь привел меня на кафедру информатики Свято-Тихоновского института.
Почему в богословском институте вдруг оказывается кафедра информатики, и какое отношения это имеет к богословию, спросите вы? Тут всё очень просто. Инициатором создания и руководителем этой кафедры был профессор Николай Евгеньевич Емельянов. Главной задачей существования кафедры информатики было (и остается по сей день) ведение базы данных за Христа пострадавших. В те годы была разработана система хранения и сбора данных о пострадавших за веру в период гонений, и меня как раз позвали принять участие в работе с этой базой данных. Таким образом, я и стал заниматься темой гонений на Церковь. А поскольку это очень сильно меня увлекло, то сразу же появилось желание: как можно больше обо всем этом узнать. Я поступил учиться в Свято-Тихоновский институт, ну, а дальше уже все шло само собой — работа на кафедре, преподавание, принятие священного сана.
— Вопрос, который часто приходится слышать. Изучение подвига Новомучеников — это дело благое, это увековечивание их памяти. А зачем нужно изучать историю расколов 20-30-х годов? Что бы вы ответили?
— Потому что по-другому мы никогда не поймем в полной мере, в чем состоял подвиг Новомучеников, что пришлось им пережить и преодолеть. Нам это трудно представить в нашем современном, более или менее спокойном, благополучном церковном бытии: насколько изощренной была борьба против Церкви, насколько тяжело было отличить истину от лжи и устоять в истине.
Власть пыталась уничтожить Церковь изнутри. Были, конечно, и гонения извне, была оголтелая пропаганда — как на нее реагировать, всем было более или менее понятно. А вот как различить ложь, которая разъедает духовный организм изнутри, как это увидеть и преодолеть, было понятно далеко не всем. Новомученикам необходимо было очень хорошо представлять, какие механизмы в борьбе с Церковью использовались, и как с этим бороться.
Кроме того, историю расколов нужно знать еще и потому, что история иногда повторяется. Сейчас, слава Богу, наша власть отчасти даже содействует Церкви, говорит о необходимости утверждения традиционных ценностей. Но кто может поручиться, что так будет и через десять, и через двадцать лет, что вновь Церковь никогда не окажется гонимой?
Опыт, который приобрела Русская Церковь в ХХ веке, не должен быть утрачен и забыт. Очень важно изучать те события во всей их полноте.
— Отец Александр, Вы входите в состав Церковно-общественного совета по увековечению памяти Новомучеников и исповедников Церкви Русской под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Скажите, на Ваш взгляд, у нас достаточно делается в этом направлении?
— Конечно, недостаточно. Да и сам Совет, хотя он организован уже почти как два года назад, на самом деле, еще ни разу не собирался. В действительности мало мест, областей, епархий, где проведена всеохватывающая работа по изучению жизни Новомучеников, их подвига и истории тех лет. В Пензе, слава Богу, есть немало энтузиастов: и книги изданы, и память Новомучеников чтится, но так далеко не везде. Поэтому здесь работы непочатый край.
Очень важно, чтобы движение по изучению наследия того времени не насаждалось сверху (хотя и поддержка Священноначалия необходима). Очень важно, чтобы это шло из церковных глубин, потому что всегда в церковной истории почитание святых основывалось, в первую очередь, на почитании со стороны народных масс. Иерархия выполняла роль некоего органа, санкционирующего почитание, которое уже есть и которое невозможно игнорировать.
Очень важно, чтобы в народе знали, помнили, чувствовали связь с нашими Новомучениками. Для этого нужно об этом писать, рассказывать, доносить до людей информацию о тех, кто отстоял нашу Церковь, когда казалось, что уже нет никаких надежд на то, что Православие в России сохранится.
— Какие рекомендации по увековечиванию памяти Новомучеников на местном уровне Вы могли бы дать? Какие конкретные шаги посоветуете?
— Надо постараться церковным историкам, местным краеведам максимально выявить и исследовать тот архивный материал, который сохранился и который доступен. Кроме нас, этого никто делать не будет. Слава Богу, пока что соответствующие государственные структуры еще готовы идти на встречу, готовы предоставить возможность работы с этими делами. Хотя ситуация и меняется — десять-пятнадцать лет назад многие вопросы решались проще, чем сейчас, — но еще время до конца не упущено, поэтому очень важно по максимуму собрать тот материал, который нам доступен.
Еще можно попытаться собрать и крупицы живой памяти тех лет. Конечно, сейчас уже очень мало осталось живых свидетелей того времени, но, может быть, живы их дети, внуки, которые хранят в семейных архивах письма, фотографии; может быть, кто-то готов что-то вспомнить, записать то, что еще не записано. Необходимо искать таких людей и собирать эти свидетельства. С каждым годом их становится все меньше, и здесь время терять нельзя.
Весь этот материал нужно сводить воедино и писать доступным языком для церковных людей о том, что тогда было. Нужно, чтобы всё это не пропадало и доходило до сознания православного народа.
— Канонизация Новомучеников сейчас приостановлена. С какими трудностями это связано?
— Я не могу дать ответ, компетентный в полной мере, — я не вхожу в комиссию по канонизации, — я могу высказать лишь свое собственное мнение. Мне представляется, что в конце 90-х — начале 2000-х годов, на волне энтузиазма, который возник в связи с прославлением Собора Новомучеников и исповедников, сам подход к канонизации приобрел в чем-то излишне упрощенные формы. Это, наверное, было оправдано в тот момент, поскольку важно было задать такой импульс почитания Новомучеников для православного русского народа за счет массовой канонизации.
Но все-таки, когда одновременно прославляется больше тысячи подвижников, неизбежны какие-то фактические ошибки. Сейчас наступил момент, когда необходимо более тщательно, а может быть, и заново исследовать материалы тех, кто уже прославлен. А в отношении тех, чья канонизация готовится, может быть, стоит не спешить, как это было раньше, но подойти к делу прославления было выверенно.
Надо понимать, что грань между теми, кто есть в нашем календаре-месяцеслове, и теми, кого в нем нет, — условна. Прославлен весь Собор Новомучеников и исповедников, все беспорочно за Христа пострадавшие в те гонения, — все, чьи имена и явлены, и не явлены. Если кого-то в списке нет на данный момент, — это не значит, что он не свят. Список достаточно условен, поэтому здесь очень важно, чтобы сохранялось и приумножалось народное почитание. Если оно будет — то все недоумения, которые возникли в ходе массовой канонизации, со временем отойдут на второй план и всё встанет на свои места: Сам Господь явит Своих святых. Но если все это будет предаваться забвению, то тогда станет непонятно: а зачем всё это делалось? Если эти имена, которые мы сейчас видим в календаре, по-прежнему ничего не будут говорить абсолютному большинству наших верующих, и никак не будут находить отклик в их сердцах, — это, действительно, будет печально. Важно этого не допустить.
— А чему мы должны учиться у Новомучеников? Почему для нас так важна и дорога именно их память?
— Мы должны учиться у них твердости стояния в вере и истине. Несмотря ни на что, несмотря ни на какие вызовы, которые бросает нам мир.
Мир в наши дни всё дальше и дальше отходит от Христа. Только в 20-30-е годы это делалось явным образом, это было очевидно (и в чем-то Новомученикам было легче), а в наше лукавое время подмена истины осуществляется гораздо более тонко. В чем-то современным христианам, может быть, даже тяжелее, чем нашим дедам и прадедам, которые тогда отстаивали веру. Поэтому надо молиться нашим Новомученикам, чтобы Господь дал нам вразумление видеть истину и в ней стоять. Это — самое главное.