Именно так, в молитвенном делании, пребывал во Флорищевой пустыни инок Иларион, будущий митрополит Суздальский. В далеком XVII веке он обустраивал в обители монашескую жизнь, и с тех пор многое пережило его детище. Пришли времена гонений — и оставили пустынь насельники, стояли без куполов разоренные храмы. Но вот уже почти десять лет, как монастырь начал возрождаться. А с ним ожила и древняя традиция церковных песнопений. Эту традицию представили гостям Нижегородской духовной семинарии клиросный ансамбль Флорищевой пустыни и хор Нижегородского женского духовного училища. Вечер знаменного пения состоялся 7 апреля, в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы.

Сегодня на Нижегородской земле знаменное пение можно услышать главным образом в концерте, да и то нечасто. Программы для исполнения в семинарии, скажем, готовятся лишь раз в год, Великим постом.

Однако древние распевы отнюдь не канули в Лету: они стали основой для многих авторских духовных произведений, которые утвердились в современной клиросной и концертной практике. Да и композиторы-инструменталисты продолжают черпать вдохновение в суровых мелодиях знаменного распева. Древнее пение звучит в старообрядческих храмах. В православных тоже порой звучит, но исключительно в качестве редкой «добавки» к партесу.

Свято-Успенский мужской монастырь Флорищева пустынь — своего рода музей в этом смысле: знаменное пение сопровождает здесь полный годовой круг богослужений. Хотя разве можно назвать музейным экспонатом молитву? А ведь песнопение в знаменном стиле — это именно молитва, живая сосредоточенная молитва.

Катастрофа сознания

— Знаменное пение — не музыка, а делание, — объясняет регент клироса Флорищевой пустыни и преподаватель соответствующего курса на регентском отделении Нижегородского женского училища Александр Логинов. — Композиторское творчество основано на игре — с темой, с созвучием, с ритмом. А распев потому и называется распевом, что с его помощью распевается текст.

— Со времен, когда знаменное пение звучало повсеместно, сознание человека изменилось, — рассуждает Александр Валерьевич. — Мы, привыкшие к музыкальным темам, ищем их и здесь — и не находим. А когда не находим, нам подобное мелодическое произведение кажется непонятным, скучным. Поэтому музыканты зачастую не понимают, что с этим явлением делать: как петь? в какой манере? ритм какой? темп какой? Ничего не известно. Да и в сознание не укладывается.

Катастрофа, настоящая катастрофа! Такую реакцию я встречал и среди студенток епархиального училища, и среди монастырской братии, когда мы только начинали. И чтобы найти нужную манеру, приходится идти путем отрицания — отрицания того, что распев не может содержать. Отсекается то, что появилось в нем позже, что наносное, что пришло из других традиций. И в этом оставшемся поле начинается поиск…

Богослужебные песнопения знаменного распева, как и вообще любые богослужебные песнопения, для сцены не предназначены. Этот деликатный момент был удачно преодолен в концерте, прошедшем в Нижегородской семинарии: певчим отводилась роль, к которой они привыкли в храме.

В едином устремлении

Объектив видеокамеры, запечатлевшей виды Флорищевой пустыни, поднимается по лестнице на колокольню. Поднимаются вместе с оператором и зрители.

«Здесь, на звоннице самого края земли Нижегородской, невольно застываешь в немом восторге от созерцания красоты русской природы, — читает текст ведущая. — Во все стороны света простирается лес: с запада на восток — от Суздальского ополья до Уральских гор, с юга на север — от дубрав и полей, через тайгу, до Студеного моря-океана…»

На истаивающем колокольном звоне возникает унисон мужских голосов: «Благослови, душе моя, Господа!» Сто третий псалом Давидов, хвала величию мироздания… Единое устремление уст и сердец к Единому Творцу. Знаменный распев в его строгой богодухновенной чистоте воплощает это устремление, не навязывая чувств ни слушателю, ни исполнителю, не диктуя переживаний и не транслируя эмоциональное состояние своего неведомого автора — только состояние духовное, молитвенное.

Но вот перед зрителями возникает образ святителя Илариона, который 28 лет подвизался во Фролищах. «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых» — запевает женский хор. И снова — сугубая молитва, славление Господа и праведников Его. Чтица говорит об основании в обители Успенского храма — и слышится стихира Успению Пресвятой Богородицы.

Одним словом, исполняемые песнопения были не столько самодостаточными выступлениями и даже не столько звуковой иллюстрацией к речи, сколько своеобразным камертоном, по которому слушающие могли сверить степень собственного погружения в повествование о жизни обители, в кадры с благолепными пейзажами, в иконы Спасителя и Пресвятой Богородицы.

Погружение в молитву — процесс, помочь которому и призван знаменный распев. Но когда внимала Русь новомодным влияниям европейского искусства, этот исконный стиль песнопений удалился от мира в монастыри, а потом стал исчезать и из них.

— Один человек сказал мне: «Сколько лет ты поешь? Ну пусть десять лет, пусть пятнадцать. А до тебя полторы тысячи лет так пели, и что твоя жизнь по сравнению с такой историей?» Чтобы повсеместно возродилась традиция знаменного пения, нужно время. И действия, — считает Александр Логинов. — Современный человек привык мыслить такими категориями: нажал на кнопку — и все готово. Технический прогресс нас так настраивает. А дети между тем как учились десять классов — так и учатся, как становились люди совершеннолетними к определенному возрасту — так и становятся, развитие техники не помогло ускорить эти процессы.

В нашем же случае процесс несравнимо более длительный. Поэтому мы просто делаем то, что можем делать. Уйдем мы — нам на смену придут другие.

Ольги Схиртладзе

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.